Вслед за волной сообщений о намерении Москвы в ближайшем будущем поглотить Белоруссию «неожиданно» наступила тишина. Что в действительности произошло и каковы дальнейшее перспективы российско-белорусских отношений?

Тема российско-белорусских отношений «оживилась» в прошлом году. Запланированный «налоговый маневр» в нефтяной отрасли — поэтапное снижение экспортной пошлины на нефть при параллельном росте налога на добычу полезных ископаемых — нивелирует преимущества Минска от беспошлинного ввоза нефти для НПЗ. Практически это означает для него весьма впечатляющие потери. Минск потребовал компенсации ($ 310 млн. в этом году, дальше сумма будет возрастать). Параллельно Александр Лукашенко настаивает на почти двойном (до $ 70 с $ 127) снижении цены на газ — до уровня Смоленской области. При этом, во-первых, уже нынешняя цена является результатом уступок со стороны Москвы, сделанных после того, как «союзник» в одностороннем порядке начал платить за поставляемый газ удобную для себя цену в 2016—2017 гг. Во-вторых, это снижение цен никак не отразилось на внутренних ценах в РБ, составляющих для юрлиц «скромные» $ 306. В-третьих, смоленские цены являются результатом субсидирования.

Москва ответила требованием реализовать подписанные двадцать один год назад соглашения.

Первоначальной реакцией Александра Лукашенко стали высказывания в духе «Россия может потерять единственного союзника на западном направлении», за которыми последовали немедленный «прорыв» в отношениях с США и озвучивание планов по «нефтяному» сотрудничеству с Латвией. 10 января министр иностранных дел Белоруссии Владимир Макей заявил о снятии ограничений на дипломатическое присутствие США в РБ. Шаг достаточно радикальный — уже десять лет американское посольство в Минске функционирует в урезанном составе, без посла. Сначала был установлен лимит в пять дипломатов, но постепенно он был расширен до 10.

Что вызвало такую реакцию Минска? Договор о создании Союзного государства России и Белоруссии (СГРБ) от 1999-го года, ставший итоговым в серии документов, принятых с 1995-го, отнюдь не был чисто декларативным. По сути, речь шла о мягкой федерации. Так, в области экономики он предусматривал:

Предполагалось сохранить «объединенные транспортную и энергетическую системы».

В военной области планировались «разработка и размещение совместного оборонного заказа… объединенная система технического обеспечения вооруженных сил государств-участников», «функционирование региональной группировки войск». Иными словами, даже ограниченная реализация соглашений ставит крест на белорусской многовекторности и традиционных методах заработка окружения Лукашенко.

Как следствие, энтузиазм Минска из данного списка вызывает только пункт о едином энергорынке, под которым понимается право получать газ по внутренним ценам РФ в субсидируемом варианте.

Посмотрим на историю экономических отношений РФ и РБ. К моменту распада СССР Белоруссия имела в его рамках весьма диверсифицированные экономические связи; наряду с РСФСР крупнейшим торговым партнером БССР была Украина. В 1992-м на долю РФ приходилось 42% белорусской внешней торговли.

Что произошло дальше? Постсоветская эволюция экономик бывшего СССР достаточно однотипна. Общим трендом стало сокращение связей внутри ближнего зарубежья и их переориентация на дальнее при общей «примитивизации» экспорта по модели: «сырье и продукция низкого передела в обмен на машины и «ширпотреб». Эта колониальная схема успешно хоронила попытки реинтеграции на постсоветском пространстве — за одним примечательным исключением.

Попробуем сравнить экономики двух крупнейших республик к западу от РФ. Украина располагала полностью самодостаточным комплексом черной металлургии — уголь Донбасса дополнялся железной рудой Криворожского бассейна и марганцем Никопольского. Он был абсолютно независимым от России (более того, от украинского марганца зависела РФ); при этом он прямо конкурировал с российским, а наиболее значимым рынком сбыта для него был Запад. Именно это породило феномен русскоязычной и опиравшейся на промышленность юго-востока, но при этом абсолютно русофобской украинской олигархии.

Равным образом украинская химическая промышленность зависела от российского сырья (газ), но не от российского рынка, где она была неконкурентоспособна и при этом конкурировала с российской, причем не только на внешнем, но и на собственно украинском рынке. «Многовекторность» Дмитрия Фирташа — своего рода калька с позиций его сектора украинской экономики.

Третьим столпом украинской экономики стал АПК, основа которого — производство масличных и зерновых культур. Здесь также отсутствует жесткая привязка к российскому рынку, но присутствует конкуренция.

Единственным по-настоящему связующим звеном было машиностроение, однако оно испытало образцовый коллапс в девяностых.

Белорусский экспорт выглядел принципиально иначе. Его основой стали продукты нефтепереработки, машины и оборудование, удобрения (азотные и калийные) и продукция животноводства. Как видно невооруженным глазом, увязка с советским и постсоветским рынком (и его ключевым российским сегментом) здесь кратно выше, при этом доля экспорта в белорусском ВВП всегда была очень высока — сейчас порядка 60%.

Сразу после распада СССР удельный вес России во внешней торговле РБ вырос: коллапс постсоветских экономик в девяностые был крайне неравномерен. Если РФ и РБ, испытав идеально симметричное падение, сохранили 66% советского ВВП и примерно одинаковые абсолютные показатели, то в случае с Украиной экономика провалилась до менее чем 40%.

Иными словами, экономических предпосылок для сохранения связей с РФ оказалось в разы больше, чем в случае с Украиной. Между тем, как показывает практика, без подобного фундамента ультимативной прочности сколь угодно пророссийские настроения успешно нивелируются совместной активностью прозападной элиты и собственно Запада. Стандартный сценарий давно известен: «пророссийские» кандидаты становятся националистами на следующий день после победы на выборах либо сталкиваются с травлей и саботажем со стороны «глубинного государства»; все это происходит при активном вмешательстве «демократий» и на фоне «прагматичной политики» Москвы в духе незабвенного посла Зурабова.

Однако, в отличие от Украины, Лукашенко, пришедший к власти в 1994-м, действительно был настроен на реинтеграцию и смог преодолеть сопротивление белорусской версии «дип стейт» — под проклятия ОБСЕ и «зачищаемых» западных НКО («жертвой» стал, например, небезызвестный фонд Эберта, озабоченный не только и не столько реабилитацией «невинно» пострадавших от сталинского режима членов НСДАП). В январе 1995-го было подписано соглашение о создании таможенного союза с РФ.

В итоге к 1999-му доля России в торговом обороте Белоруссии не только не сократилась, но и выросла — с 42 до 56%. Дополнительной опцией стали поставки энергоносителей по льготным ценам и регулярное списание долгов. Какое влияние это оказало на белорусскую экономику? В 1995-м еще продолжался экономический спад, однако в 1996-м ВВП РБ уже вырос на 2,8%. Последующие темпы роста заставили заговорить о «белорусском экономическом чуде».

Последнее, впрочем, наполовину представляло собой статистический артефакт. Так, при одинаковых стартовых позициях темп роста белорусского ВВП, по официальным данным, в 1994—2010 годах был в среднем в 1,4 раза выше российского, но подушевой ВВП к 2009-му оказался в 1,4 раза ниже. При этом доходы белорусов столь же официально росли вдвое быстрее ВВП (и, следовательно, к 2009-му должны были превысить российские почти в три раза), но их доля в ВВП… не изменялась. В целом, вполне обосновано считается, что реальные темпы роста в РБ были вдвое меньше декларируемых.

Однако, даже с учетом этого, Белоруссия демонстрировала быстрый экономический рост. В 1997-м официальные темпы роста достигли 11,4%, 1998-м — 8,4%, 1999-м уже на фоне дефолта РФ — 3,4%.

Тем не менее в нулевых интеграция практически остановилась. Довольно часто причиной этого называют крах амбиций Лукашенко, рассчитывавшего стать президентом союзного государства. Последний действительно рассматривался в качестве преемника Ельцина — с известным результатом — однако интеграцию на паузу поставило не только и очень не столько избрание Владимира Путина.

Еще в 2003-м активно шли переговоры об углублении интеграции. Так, сроком введения единой валюты был назван 2005-й. С 1 июля должно было быть создано совместное российско-белорусское предприятие по транспортировке газа (ГТС Белоруссии была обещана «Газпрому» еще при подписании договора 1999-го). Под эту перспективу с 1 мая 2002-го на Белоруссию были распространены внутрироссийские тарифы на энергоносители.

Однако быстро выяснилось, что Минск своеобразно понимает подписанные соглашения. Газовое СП должно было остаться под его полным контролем (51% акций), введение единой валюты увязывалось с созданием второго эмиссионного центра в Белоруссии — проще говоря, Лукашенко намеревался самостоятельно печатать российские рубли. Несколько позднее цена белорусской ГТС в оценках Минска скачкообразно выросла с $ 1 млрд до 5. В итоге в сентябре газовые переговоры прервались, а в октябре Минск заявил (в связи с очевидной неуступчивостью Москвы в эмиссионном вопросе) об отмене планов введения единой валюты.

В итоге с начала 2004-го «Газпром» отказался от поставок в Белоруссию по внутренним ценам, потребовав $ 46,68 за тысячу кубометров (рыночная цена на тот момент составляла $ 110−120).

Квинтэссенция белорусской позиции в этом газовом споре содержится в достаточно оригинальной цитате Лукашенко от 2004 года. «Нам предлагают продать по балансовой стоимости — примерно за 300−400 миллионов долларов — то, что стоит, по оценке международных аудиторов, пять миллиардов долларов. Мы не настолько богаты, чтобы раскидываться такими средствами. Продать в условиях рыночной экономики по балансовой стоимости другому государству национальное достояние — на это я пойти не могу. Я не могу совершить преступление против собственного народа». Практически Лукашенко предлагали $ 1 млрд; однако главное здесь не это, а своеобразный подход Минска к рыночной экономике — требуя оплачивать активы по условно рыночным ценам, Лукашенко параллельно хотел покупать газ по цене вчетверо ниже рыночной.

В итоге провала этого нетривиального подхода белорусский президент заявил, что «теперь наши отношения с Россией надолго будут отравлены газом».

В 2006-м произошел нефтяной конфликт по во многом схожему сценарию.

Впрочем, цены на энергоносители для Белоруссии так или иначе остались ниже мировых. При этом за пределами нефтегазового сектора избирательная белорусская рыночность процветала.

Белоруссия в полной мере пользовалась доступом на огромный рынок РФ. Так, например, физические объемы экспорта в Россию говядины с 2000 по 2009 гг. возросли в 15,7 раза, сливочного масла и других молочных жиров — в 3,8 раза, молока — в 4 раза. Однако в то же время Минск делал все, чтобы этот доступ остался строго ассиметричным.

Несколько примеров:

В итоге, с 2005 по 2008 г. белорусский экспорт готовой рыбной продукции в Россию увеличился в 1,9 раза, в то время как российский стагнировал.

Наряду с секторальным ограничениям действовали более общие. До 2006-го белорусской торговле (в том числе частной) предписывалось иметь в продаже не менее 70% товаров местного производства без каких-либо исключений для российских экспортеров. При этом еще до отмены квоты был возведен другой нетарифный барьер — с ноября 2005 г. обязательной сертификации подлежала вся продукция из России, за исключением мелких (менее $ 5 тыс.) партий. До этого постановления предоставление сертификата касалось 50 товарных наименований.

В целом,

В итоге этих усилий к 2010-му доля России в импорте Белоруссии составляла 51,7%, экспорте — 38,9% (в целом 47%), при этом российские поставки носили почти исключительно сырьевой характер.

При этом низкие цены на энергоносители и односторонний протекционизм обеспечивали республике весьма приличные темпы роста — в 2000—2009 экономика росла темпами от 4,7 до 11,5%. Даже с поправкой на особенности «чуда» это достаточно много. При этом «дыра» в торговом балансе закрывалась за счет российских же кредитов

Иными словами, интеграционная пауза объясняется достаточно просто. С одной стороны, Минск более чем устраивал статус-кво; с другой — дальнейшая интеграция явно не обещала своеобразный «рыночный подход по-белорусски» и при этом неизбежно разрушала бы колониальную модель торговли с РФ (в рамках которой колонией выступала именно последняя).

Экономика Белоруссии достаточно легко пережила кризис: темпы роста в 2009-м — 0,2%, 2010-м — 7,7%, 2011-м — 5,5%. Однако уже в 2011-м обозначились признаки депрессии.

В итоге нуждавшийся в кредитах Минск вопреки обыкновению не увлекался нетривиальными подходами. Подписание Декларации о евразийской экономической интеграции 18 ноября 2011 г. и заключение ряда «интеграционных» договоренностей между Россией и Белоруссией 25 ноября 2011 г. прошло вполне благополучно. Тем не менее Минск явно не получил то, на что рассчитывал — вступление РФ в ВТО ударило по Белоруссии даже сильнее, чем по России. Белорусская модель тривиально не выдержала усиления конкуренции. Рост в 2012—2014 гг. составил лишь 1−1,7%. С учетом белорусской статистики это означало спад.

Удар по российской экономке почти зеркально отразился на белорусской: 2015-й — минус 3,9%, 2016-й — минус 3%. Восстановление началось в 2017-м — рост составил 2,4%. В прошлом году он достиг 3%. Многовекторность Минска в ходе кризиса достаточно хорошо помнят все.

Это был «исторический экскурс». Перейдем к «актуальным» выводам. Во-первых, в газовой области Москва лишь воспроизвела свои тезисы пятнадцатилетней давности — поставки энергоносителей по внутренним ценам возможны только в случае полноценной интеграции РБ и РФ. Примерно то же — плюс необходимость более жесткого контроля над Лукашенко в случае возможного римейка 2014−2015 — относится и к нефтяному спору.

Во-вторых, экономическая ситуация в Белоруссии хуже, чем сообщает официальная статистика. В-третьих, в РБ, вероятно, небезосновательно полагают, что усиление привязки к российской экономике белорусские проблемы как минимум не решит. Отечественный экономический блок уже блестяще показал себя в 2011−13, «остановив» экономику на фоне высоких нефтяных цен и отсутствия санкций; сейчас он словом и делом демонстрирует все то же стремление к зияющим высотам. В-четвертых, развитие событий по украинскому сценарию выглядит маловероятным. Доля РФ в торговле РБ в полтора раза выше, чем на Украине-2013 и почти вдвое больше, чем у ЕС. Результаты разрыва связей с Россией, кажется, довольно трезво оценивает даже верхушка белорусской оппозиции. С очень большой вероятностью радикальных изменений на «белорусском фронте» в близком будущем не произойдет.

Евгений Пожидаев